Все статьи на QRZ.RU Экспорт статей с сервера QRZ.RU Все статьи
категории "Наша история"
Ни один из русских поэтов не вошел в жизнь каждого из нас так, как Пушкин. Уже с детских лет мы погружаемся в мир его чудесных сказок, со школьной статьи помним многие его стихотворения, а став взрослыми, мы навсегда остались с ним, очарованные его поэзией. Пушкин велик и необъятен в своём литературном творчестве, как никто другой он проявил величественное его разнообразие и разносторонность во всех видах и формах исскуства слова, чем и повлиял на всю мировую литературу своего времени. Но, пожалуй, его высочайшим литературным Эверестом явились такие творения, как всеми любимый роман в стихах «Евгений Онегин», народная драма «Борис Годунов» и другие жемчужины его литературной прозы. Но Пушкин вместе с тем и непознаваем. Перечитывая его произведения, мы в который раз погружаемся в мир его переживаний, радостей и печали, живём его заботами, путешествуем с ним в ссылках по бескрайним просторам России, и каждый раз открываем для себя нового Пушкина, постигаем тайну рождения его произведений, часто окрашенных в грустные тона.
Одним из многих неприятных периодов в личной жизни поэта была поездка в Болдино Нижегородской губернии, где по непредвиденным обстоятельствам он проведёт многие месяцы вынужденного заточения, где испытает горечь одиночества. Но как ни странно оно счастливо откликнется на его литературном творчестве. Здесь Пушкин напишет «Повести Белкина», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», напишет и сожжет десятую главу «Евгения Онегина», создаст множество стихотворений. Но это будет потом. А пока… Пока он едет туда, в Болдино, в совершенно подавленном настроением – он должен хлопотать о приданом для будущей жены Наталии Гончаровой. Едет туда впервые, в родовое имение отца и покойного дяди Василия Львовича, чтобы оформить дарственную родителей к своей свадьбе – сельцо Кистенёвка с двумястами душами крестьян. Сельцо, конечно, он заложит, и рассчитывал за месяц управиться с делами по дарственной. «Осень подходит. Это любимое моё время. Здоровье моё обыкновенно крепнет – пора моих литературных трудов настаёт, а я должен хлопотать о приданом. Всё это не очень утешно» - грустно размышлял он. Но не успел Пушкин закончить свои дела, случилось неожиданное – холера. Она двигалась с юга и уже достигла Нижегородской губернии. Он хотел выехать в Москву, но карантин перекрыл туда все дороги, потому как холера уже добралась и до Москвы. Уже поздняя осень на дворе и кто знает, когда эта холера сгинет. В Болдино Пушкин выбрал под свой кабинет комнату в доме светлую и звеняще тихую, хотя и сам дом был тих, потому что пуст. Кроме двух-трёх дворовых в барские покои входить было некому. А те заглядывали лишь по надобности – печи истопить, позвать барина к обеду.
…Вечер незаметно подкрался к дому и плотно накрыл его темнотой. Бумаги на столе были разбросаны, но он сразу же мог найти нужный ему листок со стихами, женским профилем, милой головкой с локонами. Рисунок появлялся рядом со строчками тогда, когда он погружался в раздумья. Но прежде чем начать рисунок, смотрел в окно. Голая ветка тополя за окном дрожала то ли от ветра, то ли от холода. Затянутая в хрупкий ледяной панцирь, она выглядела такой же одинокой, как и он. Вот только ему было тепло, потрескивали дрова в печке напротив диванчика, на котором он любил вспоминать и думать лёжа, вглядываясь в низкое хмурое небо за окном. Утром он велит оседлать коня и поедет гулять в промозглое поле. А сейчас возьмёт фонарь в прихожей, выйдет в пустой парк, чтобы пройтись по его тропинкам, глотнуть сухого болдинского ветра, побродить немного. Затем повернуть к дому, и войдя в свой кабинет, прижаться ладонями к горячей печи. Пушкин накинул тулуп, взял зажжённый фонарь и вышел на крыльцо. Холодное небо блестело маленькими звёздами. Он один в Болдино. Зачем так распорядилась судьба, выкинув такую штуку! Чтобы отдалить его от суеты? Здесь всё разбросанное в памяти собиралось воедино! Каждый вечер, расставшись с Онегиным, Моцартом, Иваном Петровичем Белкиным, Пушкин зовёт к себе Дельвига, Кюхлю, Плетнёва, Пущина. Он думает о Натали, и светлая дума о ней обрастает тоской, и он не может найти себе места в ожидании встречи с ней. «Но как вино, печаль минувших дней, в моей душе чем старе, тем сильнее» - это написано в Болдино.
В небе стремительно падала звезда – секунда и она исчезла. Говорят, что погасшая звезда – ушедший из жизни человек. Он вернулся в переднюю, бросил тулуп и прошел в свой кабинет. Амалия Ризнич – вот та Звезда, что падая, исчезла из его жизни. Боже! Любил ли он ещё так, как её семь лет назад в Одессе? «Мой голос для тебя и ласковый и томный, тревожит поздное молчанье ночи тёмной…» Двадцатилетняя красавица с прекрасными выразительными глазами и огромной черной косой – любовь пронзила остриём её взгляда, бросала в жар и дрожь от ревности - за молодой женой пожилого серба негоцианта поклонники ходили толпой. Короткий миг страстной любви! А в конце той слякотной зимы безнадёжно больная Амалия Ризнич уехапа в Италию, где родилась, где под пронзительно голубым небом земля столь же мрачна как и везде, потому что приняла в себя ту, которую он любил так искренне и безоглядно… Что стояло за чертой, отделившей его прошлую жизнь от болдинских дней и ночей? О чём думалось сегодня, когда карантинное заточение обернулось смотром всех его прожитых тридцати лет, придирчиво вглядываясь в каждый из них? А сегодня он весь с Натали. Он любит её, будущую жену тихой искренней любовью. И пусть уже нет Амалии, нет беспощадной ревности к поклонникам и её пожилому мужу, он уверен в Натали, которая при красоте своей не принесёт ему страданий. Но пока есть и память об Амалии, он оставит её в стихах, и в них он будет откровенен. Пушкин взглянул в окно. Ему вдруг показалось, что серое болдинское небо становится голубым. Почудился запах моря. На бумаге его перо набрасывало женский профиль, рядом ложились строки.
Для
берегов отчизны дальной
Ты
покидала край чужой.
В час незабвенный, час печальный
Я
долго плакал пред тобой.
Мои
хладеюшие руки
Тебя
старались удержать;
Томленье
страшное разлуки
Мой
стон молил не прерывать.
Но
ты от горького лобзанья
Свои
уста оторвала
Из
края мрачного изгнанья
Ты в
край иной меня звала…
Итальянское небо за окном постепенно опять становилось серым, болдинским Пушкин всматривался в женский профиль на листке бумаги, будто ждал, что он оживёт.
***
…Весна в тот год в Петербурге выдалась затяжной. Бородин, читая лекции курсисткам в Николаевском военном госпитале, поглядывал в окно, ожидая солнца, но его не было. В приоткрытую форточку неслась морось, воздух был ещё зимним, тяжелым. Послышался звонок – значит лекция закончилась и он пойдёт, нет, побежит затхлыми коридорами мимо палат к одной из них, где лежал Мусоргский. Мусоргский умирал. Бородин знал это, понимал чутьём бывшего врача. Через несколько минут он подходил к палате Мусоргского. Дверь была закрыта, Бородин взялся за ручку, но она неожиданно отворилась и на пороге появился молодой доктор Дартинсон, которому удалось положить бывшего гвардейского офицера Мусоргского, почти нищего, в военный госпиталь как своего тяжелобольного и вольнонаёмного денщика. Взглянув на него, Бородин всё понял. «Преставился - только и сказал Дартинсон. - Простите, Александр Порфирьевич, Вы же знали,» Он махнул рукой и, не попрощавшись пошел по коридору. Потом Бородин оказался на улице. Морось перешла в снег. Он валил большими хлопьями, бил ему в глаза, неприятно таял за воротником. Тротуара не было видно, ноги скользили. Бородин шел по липкому снегу не разбирая дороги, а в голове стучала одна и та же мысль – прежде всего надо к Балакиреву, да. да, к нему! Извозчик уже ехал за ним, но Бородин не замечал его. А когда лошадь поровнялась с ним, когда он услыхал зычный голос бородатого ямщика, сидевшего на облучке – «подвезу, барин» - обрадовано сел в коляску, и, назвав адрес, откинулся на сиденье.
Лицо Мусоргского возникло перед ним сразу, но не это, а семнадцатилетнего светловолосого кудрявого мальчика, с которым Бородин познакомился в дежурной комнате военного госпиталя, где служил, закончив медико - хирургическую академию. Офицерик был изящен, мил, невысок ростом и страстно влюблён в музыку. Позднее, встретившись с ним в одном из петербургских салонов, Бородин изумился его прекрасной игре на фортепиано и увидел в нём талантливого русского музыканта . А через несколько лет судьба судьба свела их, чтобы уже не расставаться. Теперь уже в доме Балакирева, где они вдвоём играли в четыре руки. Бородин был потрясён. А потом Мусоргский стал для него просто Модестом. Почти двадцать лет они были рядом, а теперь нет его, и никто его не заменит, ни Балакирев, ни Римский, ни Стасов. Они его друзья, но… Мятежная натура Мусоргского, его гениальная одарённость – своё, родное, близкое. «Хованщина» с его «Рассветом на Москве» это он, Мусоргский. Бородину почему - то подумалось о «Князе Игоре». Вчера он писал сцену о половецком стане, что – то, кажется, получилось. Стремительно летящие в танце воины, девушки половчанки, суровый Кончак, ошеломлённый Игорь. Как же Модест читал его «Игоря», как просил торопиться с написанием оперы! Больной, задыхавшийся, он с трудом, но враз наговорил Бородину такое – «оставь ты свои альдегиды, химик, ты ведь музыкант, композитор».
А через время, когда уже прошли сороковины Бородин, ещё не придя в себя, принялся за новую работу. Он хотел сделать её скоро, хотя быстрым письмом не отличался. И в который раз, расставшись на время с доблестным князем, попавшим в полон, принялся за небольшую вещь – романс. Как то у себя в кабинете, перечитывал Пушкина и на душу легли стихи «Для берегов отчизны дальной». А в них то, от чего Бородин как то весь сжался, словно ударило что – то, вернув его к тому жуткому дню в Николаевском госпитале. «…Но там, увы, где неба своды сияют в блеске голубом, где тень олив легла на воды, заснула ты последним сном». Бородин сел за рояль. Пальцы рук плавно коснулись клавиш инструмента. Минорные аккорды заполнили кабинет, проникали через открытое окно на улицу. Потом превратились в нотную запись. К своему удивлению романс он написал быстро. В стихах Пушкина горькая любовь обернулась горькой скорбью. В музыке скорбь стала ещё и глубокой. Закончив запись романса, Бородин молча сидел у рояля. Он думал о Мусоргском.
********
Вот и всё. И если вам придётся однажды услышать этот романс – оставьте все свои дела и вслушайтесь в печаль стихов Пушкина и музыки Бородина. Они боль пережитого каждым из них. И пусть читатели простят автора за его вольный пересказ давно услышанных, и растворившихся во времени как утренний туман, этих маленьких грустных новелл из жизни наших великих соотечественников, творчество которых навсегда вошло в золотой фонд мировой культуры. Это наша история, наша память. И вот что ещё. Почему бы нам не увековечить их память в радиолюбительских дипломах? Нижегородским радиолюбителям, например, учредить диплом «Болдинская осень Пушкина», Санкт – петербургским – «Для берегов отчизны дальной», московским - «Рассвет на Москва – реке». Да заодно и другим русским поэтам: «Есенинская Русь», «Лермонтов на Кавказе», а также знаковым событиям в истории нашей страны, с подробной аннотацией их учреждения. Да будет так!
Статью подготовил и прислал Пётр Красовский, RW3ZH.
г. Белгород
Благодарю Вас, Геннадий, за Ваш комментарий. А что касается учреждения дипломов на исторические темы, то это касается всей радиолюбительской общественности. Опыт учреждения имеется. Автор отсылает читателей к своей статье, "На берегах Подкумка и Куры", опубликованной на нашем портале в разделе "Наша история" об учреждении диплома "200 лет Георгиевскому Трактату". Было выдано несколько сот дипломов, что говорит о его популярности. Давайте с уважением относиться к истории страны, в которой мы живём.